Свидетельство о рождении. Бланк на гербовой бумаге. Гознак. 1942 г. Фото: из открытого доступа в Интернете
Т. Волкова, кандидат истор. наук, комментарии: Принадлежность к немецкой национальности могла навредить будущей судьбе ребенка, — так решила родня Анатолия Каплауха. Его отец Генрих Никкель, фронтовик-орденоносец, после окончания войны приехал в Казахстан, но лишь самые близкие знали его подлинные имя, фамилию и национальность. Когда он умер, его сыну Анатолию было всего три года. Впоследствии от мальчика скрыли, что отец был немцем. Только став взрослым, Анатолий узнал, что по отцу у него имеются немецкие корни. Для Анатолия Александровича Каплауха это стало решающими моментом в этнической самоидентификации. Как следствие, на протяжении долгих лет он активно участвовал в общественной жизни российских немцев, работал в газете «Neues Leben», писал статьи, книги, был председателем правления местной национально-культурной автономии города Калуги. Судьба его отца Генриха Александровича Никкеля, российского немца, и уникальна, и типична. Уникальна тем, что ему удалось воевать в рядах Красной Армии и даже дойти до Берлина, правда, по чужим документам и под чужим именем. Типична же тем, что немецкая национальность в любом случае означала для Генриха Никкеля неминуемое наказание и отразилась бы на судьбе сына.
Только став взрослым, сын узнал тайну отца, которую от него скрывали родственники. А.А. Каплаух рассказал историю своего отца и описал собственное проживание этой ситуации.
Каплаух Анатолий. Генрих Никкель. Отцовские награды: История российского немца, прошедшего дорогами войны от Сибири до Берлина // «Выселить с треском». Очевидцы и исследователи о трагедии российских немцев: Сб. научн. статей и воспоминаний / Под ред. А.А. Германа, О. Ю. Силантьевой. М.: МСНК-пресс. 2011. – С. 72-76.
[Извлечения]
Мой отец оказался… немцем
Только спустя несколько лет, уже имея за плечами стаж кадрового военного, я узнал правду об отце, которую от меня так тщательно скрывали родные, и которая меня, можно сказать, потрясла. Старшая сестра мамы, заслуженный учитель Казахстана, моя любимая тетя Дуся, в один из моих приездов к ней, решившись, рассказала, наконец, историю моей семьи, которая расставила все по местам. Мой отец оказался… немцем. Вот тогда-то и встали на свои места те недосказанности и несоответствия в общей картине, которые все время ускользали. Тогда я понял, почему так неуловимо менялся в лице дед, когда речь заходила об отце, почему осуждающе поджимала губы бабушка — мамина мачеха, почему мама хмурилась и была очень недовольна, заставая меня в доме соседей-немцев. Понял, почему в моем свидетельстве о рождении, в графе «Отец», сиротливо стоит только имя «Александр», почему в орденских книжках и на могильном обелиске отца под металлической красной звездой, с которыми тогда хоронили участников войны, стоит имя «Григорий» и чужая, незнакомая фамилия…
Да, мой отец — российский немец, Генрих Александрович Никкель. Он родился в январе 1924 года в Марксштадтском районе, в Поволжье. На момент депортации ему шел семнадцатый год. Были ли у него братья и сестры — не знаю, знаю только, что в нескончаемо долгой дороге в Сибирь из этой семьи выжил он один. <…> По документам погибшего сына своих спасителей, которому как раз должно было бы исполниться восемнадцать, он уехал в районный военкомат и записался на фронт добровольцем. <…>
Воинская служба закончилась для него только спустя два года после Победы, в Венгрии, в маленьком городке Сегед, откуда он был демобилизован в 1947 году. Мне и сейчас больно думать, как нелегко ему было жить чужой жизнью. Чужое имя, чужая фамилия, кровь и раны — свои, а награды — чужие, потому что их отняли бы вместе с фамилией, если бы правда открылась. Мой дед, мамин отец, из легендарных двадцатипятитысячников, приехавший в Казахстан по призыву партии проводить коллективизацию, оказался перед трудным выбором, когда узнал правду. Ему не хотелось ломать жизнь младшей дочери, которую он очень любил, а ее брак мог легко сломать жизнь всей большой семье. За укрывательство карали немилосердно, шутка ли — пригреть «врага народа», да еще где, — в семье бывшего первого председателя колхоза… Потому-то и не разрешил дед этот брак регистрировать законным порядком. И когда я родился, на семейном совете было принято решение: отца в свидетельстве не указывать, — только имя, чтобы было отчество в документах. И он безропотно принял это, вписал имя своего деда, которое счел более красивым и безопасным, нежели свое собственное…
Круг замкнулся
Да, моя семья не была репрессирована. Ни я, ни мама не знали лагерей, голода, спецкомендатур, непосильного труда и надзирателей. Но мой отец, родной человек, заплатил непомерно высокую цену за то, что родился немцем в стране, которую любил и защищал. Пожелтевшая фотография, потертые, исцарапанные боевые ордена и медали, — вот и все, что от него осталось. Мне его очень не хватало всю жизнь. Думаю, она была бы совсем другой, будь он рядом. Но судьба распорядилась иначе. <…>
Вся моя работа в нем [т.е. в общественном движении российских немцев -Т.В.] — это не прихоть, не расчет, а насущная потребность, дань памяти дорогому для меня человеку, чья изломанная репрессиями судьба заставляет чувствовать свою причастность к коллективной судьбе своего народа. И у меня никогда не возникает сомнений, если требуется указать свою национальность в документах. Потому что мой отец был немцем, и по крови, по духу, по менталитету, я — немец. Российский немец.